КАЛЕНДАРЬ.

Холодный неоновый свет струился по пирамидам, сложенным из консервных банок, пластмассовых коробок и бутылок на прилавках универсама. Фрейлейн Бернауер бродила по магазину с металлической корзинкой в руках, хотя вовсе и не собиралась запасаться продуктами. Хозяйка не любила, чтобы жильцы стряпали в комнатах.

Неожиданно ей преградила дорогу группка женщин, толпившихся вокруг демонстрационного столика. Фрейлейн Бернауер, утомленная после долгого рабочего дня, хотела было обойти женщин, но они вдруг задвигались и втянули ее в самый центр, к столику, на котором сверкала громадная кофеварка. У столика стояла женщина в белом халатике - брюнетка с угольно-черными глазами - и угощала кофе.

- Подходите ближе! Отведайте наш новый сорт! Вам непременно понравится кофе "Минос", поджаренный в специальных жаровнях!

Фрейлейн Бернауер взяла чашечку. Кофе был действительно великолепным, а стоил столько же, сколько и тот, что она покупала из соображений экономии. Она купила пачку, и продавщица вручила ей премию - ноябрь был на исходе - рождественский календарь. Фрейлейн Бернауер стала было отказываться.

- Что вы, у меня нет детей, и некому подарить. Продавщица улыбнулась.
- Возьмите. Поверьте, он принесет вам не одну минуту радости.

Альвина Бернауер с величайшими предосторожностями повернула ключ в замочной скважине. Но, идя по коридору, поняла, что предосторожности были напрасными - на стеклянной двери, ведущей в кухню-гостиную, дрогнула занавеска.
_____________

Неусыпное око фрау Гугмнбюхлер следило, кто и с кем вошел в квартиру. Альвина со вздохом затворила дверь своей комнаты и повернула выключатель. Тусклый свет лампочки, укрытой фарфоровым абажуром, показался ей печальным, даже мрачным, словно за окном опустились сумерки и пошел дождь.

На подоконнике, в горшочке, стояли нераспустившиеся африканские фиалки - и ей, старой деве, захотелось, чтобы ее жизнь перестала быть скучной, а серая бесцветная комнатушка заиграла фейерверком распускающихся бутонов.

Она повесила в шкаф пальто и тщательно расставила на полочке свои покупки. Календарь еле умещался в сумке, в магазине он ей не показался столь большим. И зачем она взяла его; придется снова спускаться вниз, чтобы выбросить в мусорный ящик - фрау Гуггенбюхлер не любила чистить корзины для бумаг в комнатах жильцов.

Альвина скользнула взглядом по календарю и вдруг заинтересовалась. С виду это был простенький детский календарь с обычным, присыпанным блестками, зимним пейзажем. Лист календаря был разбит на двадцать четыре клетки с крохотными ставенками в каждой. Эти ставенки можно было поднимать по одной в течение всего декабря - позади была нарисована какая-нибудь игрушка и сценка из волшебной сказки. Самая большая ставенка, приходившаяся на двадцать четвертое декабря, обычно закрывала рождественскую люльку.

Альвина взяла в руки календарь, отпечатанный на чудесной, похожей на пергамент бумаге, плотной и гибкой, и стала внимательно разглядывать традиционный, залитый солнцем пейзаж, столь тщательно отделанный в деталях и сверкающий красками, что он казался средневековой миниатюрой. На переднем плане было выписано замерзшее озеро и люди на коньках, толпившиеся вокруг саней в виде лебедя. В санях восседала улыбающаяся знатная дама, прекрасная, словно Юдифь Кранаха. На ней было бархатное платье с прорезными рукавами по моде немецкого возрождения, ее голову украшали перья, а шею - золотое ожерелье. С далеких гор сбегала речка и змеилась по заснеженной долине. Большую часть картины занимал старинный город с крепостными стенами. Над городом высился замок, на воротах которого, позади опускной решетки, чернели готические цифры - 24.

Альвину охватило ребячье любопытство, желание открыть все клетки зараз; но расставаться с этим красивым календарем уже расхотелось, и она решила сыграть по честному, открывая по ставенке в день.

Наступило первое декабря.
Фрейлейн Бернауер, как обычно, целый день перепечатывала с диктофона отчеты и деловые письма; но сегодня, в обеденный перерыв, ее больше, чем всегда, бесила болтовня молодых машинисток

"Почему, - думала она, - у меня такое дурное настроение?" И честно признавалась: "Да я ведь жду не дождусь вечера - сегодня начну играть в календарь. Это простительно тому, кто лишен больших радостей, - на его долю остаются только маленькие".

И вот настал желанный миг.
Она осторожно приподняла ставенку с цифрой 1. В окошечке показался букет цветов, нарисованный с такой тщательностью, что ей почудился их аромат. Почудился? Да нет же, она вдыхала его на самом деле! Цветы заполнили всю комнату, преобразив ее: они стояли в горшочках, серебряных и хрустальных вазах, гирляндами и вениками вились по уродливой убогой мебели, раскрашенной под драгоценное дерево.

Альвина в растерянности огляделась - в ее душе боролись удивление, ужас, восторг; восторг оказался сильнее, и Альвина из предосторожности закрыла дверь на щеколду, а замочную скважину заткнула. Фрау Гуггенбюхлер не потерпела бы чуда, случившегося в ее квартире.

Красота цветов так захватила Альвину, что она даже забыла про печеночный паштет, купленный к ужину. Захмелев от красок и ароматов, она уснула.

А наутро ее комната снова была печальной и убогой.
Старая дева соскочила с кровати и бросилась к календарю. Но вторая ставенка не уступала нетерпеливым пальцам; она была словно на клею. Альвина побежала на работу - табельные часы опозданий не прощали.

В этот день образцовая машинистка фрейлейн Бернауер была на редкость рассеянна. "Что со мной случилось" - думала она. - Уж не привиделось ли мне все это?"

Ей было чего бояться.
Едва закончился рабочий день, как Альвина исчезла за дверью, даже не расслышав, что девушки злословят по ее адресу. Они, пересмеиваясь, шептали друг другу, что фрейлейн Бернауер спешит на свидание с любимым.

А разве у нее никогда не было любимого? Был. Его звали Клаус. Они собирались пожениться. Но шла война, и его отправили на восток, куда-то под Великие Луки. Стратегический узел и конечный пункт его жизни. Клаус не вернулся.

Альвина быстро прошла мимо универсама: давешней женщины там не было. Альвина было приостановилась, раздумывая, стоит ли зайти за половиной жареного цыпленка и бутылкой мозельского: хороший ужин (она не часто позволяла себе подобную роскошь) - именно то, что могло вознаградить ее за утреннее разочарование. Но потом пошла дальше - где-то в глубине ее души теплились надежда на чудо.

Календарь висел на стене и казался полотном старой школы, выдержанным в приглушенных тонах. На этот раз ставенка открылась с легкостью - позади нее стоял роскошно накрытый стол, словно только что вышедший из-под кисти какого-то фламандца. В этот вечер Альвина насладилась отличной кухней: она ела чудесно приготовленное мясо, запивая его великолепным вином.

На следующий день в календаре оказалось кресло эпохи Людовика ХУ, и ее комнатушка превратилась в сказочные покои с роскошной мебелью и кроватью под золоченым балдахином, к которой вели три ступеньки.

Фрейлейн Бернауер перестала удивляться ежевечернему волшебству, но ей было горько признаваться себе, что она опустошает свой изобильный ларчик без особой пользы. Она не блистала красотой и раньше; у нее не было ничего, кроме свежести и юности, - теперь не осталось и этого.

Следующая клетка оказалась зеркалом. И Альвине вдруг стало тесным ее старое серое платье, ей показалось, что оно вот-вот лопнет по швам. Она сбросила его и не узнала своего тела - оно стало другим: висящие по всем стенам зеркала отразили ее новый образ - длинные ноги, тонкую талию, высокую грудь. В новой Альвине сохранилось что-то от прежней юной Альвины, но теперь она походила и еще на кого-то другого, словно произошло совмещение двух фотографий. И она вспомнила недавно виденный фильм о трагической любви Аньес Бернауер, которую утопили в Дунае, как ведьму. В главной роли снималась модная кинозвезда - и Альвина, захваченная фильмом, словно стала его героиней, тем более и звали ее почти так же... Всю ночь, переходя от, зеркала к зеркалу, она любовалась своим обнаженным телом, прикрытым лишь длинными золотистыми волосами.

На следующий день ей захотелось платьев и драгоценностей.

Днем, на работе, она забывала о ночных радостях. Она с легкостью переходила от одного измерения к другому: сидящая за машинкой фрейлейн Бернауер ничего не знала о досуге Альвины.

Наступила суббота, бюро закрылось в полдень. А до вечера было еще далеко - она уже знала, что ставенки открывались только вечером. Она бродила по улицам и встречала Дедов Морозов в лохматых шапках и с посохами - они величественно возвышались над толпами торопливых озабоченных ребятишек.

"Шестое декабря, - подумала она, - Николин день".

Николас! Что-то всколыхнуло ее память: она уже давно не вспоминала о Клаусе... Она остановилась. Клаус! Хотелось ли ей снова встретиться с ним? Можно ли тревожить покой мертвеца?

Альвина отбросила эти мысли. Она решила, что мудрее будет поручить все календарю - разве до сих пор он не исполнял всех ее желаний, даже самых неосознанных?

Она вернулась домой, сразу же юркнула в комнату и закрыла за собой дверь, не желая болтать с фрау Гуггенбюхлер, чья массивная фигура застыла на пороге кухни. Воздух в комнате был странный, туманный, в нем будто плавали неясные формы. Она видела, как действительность преображалась в мираж. "Почему именно в этот час?" - подумалось ей, и она глянула на часы. Четверть пятого. Может, это был час захода солнца? Она решила заглянуть потом в астрономический календарь; пока же ее ждали дела.

На шестой картинке нежная ручка держала сорванную маргаритку.

Альвина не раздумывала - она надела свой лучший наряд черное облегающее платье, отделанное стеклярусом, и, набросив на плечи шиншилловую накидку, решительно вышла из комнаты. Она была уверена, что хозяйка ее не заметит. На лестнице она тоже никого не повстречала. Перед домом стоял длинный низкий автомобиль с сиденьями, обитыми красной кожей. Какой-то человек учтиво распахнул перед ней дверцу.

- О, грациознейшая, не окажете