Свекровушка

— Анютка, дочка! — всплеснула руками Мария Петровна, выглядывая в окошко. — Ты чего в такую рань-то? Солнце ещё и не думало вставать!

Анна, закутанная в старенький платок, переминалась с ноги на ногу у калитки. На дворе стоял промозглый октябрь, и утренний туман стелился по земле, словно молочная река.

— Да вот... пораньше решила, Мария Петровна. Картошку-то выкапывать самое время.

— Ох, сердечная моя! — Свекровь торопливо накинула телогрейку. — Погоди, сейчас выйду. Вместе-то оно сподручнее будет.

До того, как Анна впервые переступила порог дома Марии Петровны уже как невестка... До того была совсем другая жизнь.

Анюта росла сиротой — мать померла родами, отец сгинул где-то на лесоповале, когда ей и пяти не было. Растили всем миром: кто картошки принесёт, кто молочка нальёт, а бабка Степанида, царствие ей небесное, и вовсе к себе забрала. Правда, недолго прожила — годика три всего, а потом и её не стало. Так и пошла девчонка по людям.

Выросла красавицей — русая коса до пояса, глаза васильковые, да только характером тихая, застенчивая. Всё больше в землю смотрела, а улыбалась — будто солнышко из-за туч выглядывало. Работящая была — любое дело в руках спорилось. За это её в деревне и уважали.

— Анютка! — окликнул её как-то Павел, сын Марии Петровны. — Погодь-ка!

Она обернулась, прижимая к груди охапку свежескошенной травы. Павел стоял, привалившись к забору, улыбался во весь рот. Статный был парень — высокий, чернявый, глаза с лукавинкой.

— Чего тебе, Паша? — Анна опустила глаза, чувствуя, как заливается краской.

— Да вот думаю... — Он подошёл ближе, от него пахло табаком и свежим сеном. — Не пора ли нам с тобой под венец? А то ведь засидишься в девках-то!

Сказал — как обухом по голове. Анна так и застыла, не зная, что ответить. А он продолжал, посмеиваясь:

— Ты не думай, я серьёзно. Мамка моя давно на тебя заглядывается — всё нахваливает, какая ты хозяйка справная. Да и мне по сердцу пришлась. Ну так что, пойдёшь за меня?

Анна молчала, перебирая пальцами стебельки травы. В голове вихрем проносились мысли: "А ведь и правда — чего ждать-то? Двадцать лет уже, пора и о семье подумать. Да и парень вроде хороший, работящий. И мать его, Мария Петровна, женщина добрая..."

— Пойду, — тихо ответила она, не поднимая глаз.

Свадьбу играли по осени, как раз после уборки урожая. Небогато, но весело. Мария Петровна расстаралась — напекла пирогов, наварила холодца, самогонки наготовила. Вся деревня гуляла.

— Ну, доченька, — обняла она Анну после венчания. — Теперь ты мне как родная. Будем жить душа в душу!

И поначалу так оно и было. Анна старалась угодить и мужу, и свекрови — вставала до петухов, хозяйство вела, обеды вкусные готовила. Мария Петровна нарадоваться не могла на невестку — всем соседкам хвасталась, какая у неё помощница золотая.

А потом... Потом всё начало меняться.

Первый раз это случилось под Новый год. Павел пришёл домой навеселе, от него разило перегаром. Анна как раз тесто для пирогов месила — хотела порадовать домашних праздничной выпечкой.

— Ты чего это расхозяйничалась? — прорычал он, пошатываясь. — Без спросу-то?

— Паш, так ведь праздник завтра... — растерянно пробормотала она.

— Праздник?! — Он с размаху ударил по столу кулаком, мука взметнулась белым облаком. — А мужа спросить не надо было?!

Первая пощёчина обожгла щёку внезапно — Анна даже не успела отшатнуться. В глазах потемнело, во рту появился солоноватый привкус крови.

— Паша... — прошептала она, прижимая ладонь к горящему лицу. — За что?

Но он уже не слышал — развернулся и, пошатываясь, вышел из кухни. А она так и стояла, оцепенев, среди рассыпанной муки, и по щекам текли слёзы, оставляя на белой пыли мокрые дорожки...

С того дня всё покатилось под откос. Павел словно с цепи сорвался — то ласковый был, как котёнок, то зверем становился. Особенно, когда выпьет. А пил он всё чаще.

Мария Петровна поначалу не замечала — или не хотела замечать. Анна же молчала, всё надеялась: одумается, перебесится. Синяки прятала под длинными рукавами, а на вопросы соседок отвечала: "Да что вы, всё хорошо у нас..."

Но от материнского сердца долго не утаишь. Однажды вечером Мария Петровна услышала какой-то грохот в горнице, а потом — приглушённый плач.

— Сука подзаборная! — гремел пьяный голос сына. — Я тебя научу, как с мужиком разговаривать!

Что-то оборвалось в душе женщины. Память вдруг выхватила картинку из прошлого: её саму, молодую, съёжившуюся в углу, и мужа-покойника, занёсшего кулак... Нет. Этого она не допустит.

Схватив первое, что подвернулось под руку — хворостину, которой обычно корову погоняла — Мария Петровна влетела в горницу. То, что она там увидела, заставило кровь вскипеть: Анна, забившись в угол, прикрывала голову руками, а Павел, её кровиночка, её сыночек, замахивался на беззащитную женщину табуреткой.

— А ну СТОЙ! — Голос Марии Петровны прогремел, как гром среди ясного неба.

Павел обернулся — и отшатнулся. Никогда ещё он не видел такого выражения на лице матери. В её глазах полыхала такая ярость, что даже в пьяном угаре он почувствовал страх.

— Мамка... ты чего? — пробормотал он, опуская табуретку.

— Я тебе покажу "мамка"! — Хворостина со свистом рассекла воздух. — Ах ты, ирод окаянный! На бабу руку поднимать?!

Удар. Ещё удар. И ещё.

— Ма-ам! Да ты что?! — Павел пытался увернуться, но хворостина настигала его снова и снова.

— Это тебе за Анютку! — Удар. — Это за всех баб битых! — Удар. — А это чтоб знал, как над слабыми измываться!

Она била и била, а из глаз текли слёзы — не то злости, не то горя. Сын, её родной сын... Как же так вышло?

— Убирайся! — наконец выдохнула она, опуская хворостину. — Чтоб духу твоего здесь не было, пока не протрезвеешь! А если ещё раз... — Она перевела дыхание. — Если ещё хоть раз тронешь её — я тебя сама убью. Вот те крест — убью!

Павел, пошатываясь, выбрался из горницы. Хлопнула входная дверь.

Мария Петровна повернулась к невестке. Анна всё ещё сидела в углу, прижав колени к груди, и беззвучно плакала.

— Доченька... — Женщина опустилась рядом с ней на пол, обняла за плечи. — Давно это у вас?

— С зимы... — всхлипнула Анна. — Я думала, пройдёт...

— Эх, милая... — Мария Петровна прижала её к себе крепче. — Что ж ты молчала-то? Что ж я-то не видела?..

Они просидели так до рассвета — свекровь и невестка, две женщины, связанные теперь не только родством, но и общей болью. Анна плакала, выплёскивая всё, что накопилось за эти месяцы, а Мария Петровна гладила её по голове и приговаривала:

— Ничего, доченька... Ничего... Теперь всё будет по-другому. Я тебя в обиду не дам.

И слово своё сдержала.

Павел вернулся через два дня — помятый, виноватый. Но встретила его не жена, а мать — с тем же стальным блеском в глазах.

— Вот что, сынок, — сказала она твёрдо. — Выбирай: либо бросаешь пить и живёшь по-людски, либо забирай свои манатки и катись на все четыре стороны. Анютку я тебе больше мучить не дам.

Месяц Павел держался — не пил, работал, домой вовремя возвращался. Анна начала потихоньку оттаивать, поверила, что всё наладится. Но беда не приходит одна — занесло в деревню какого-то бродячего торговца с самогоном. И всё началось по новой.

На этот раз Мария Петровна не стала ждать — как только услышала первый пьяный крик сына, тут же отправила его вон из дома. Павел ушёл, прихватив узелок с вещами, и стал жить у дружка своего, тоже горького пьяницы.

А через неделю его нашли мёртвым. Задохнулся угарным газом — печку неправильно закрыли спьяну.

Когда соседка прибежала с вестью, Мария Петровна побелела как полотно. Села на лавку, уставилась в одну точку. Анна кинулась к ней:

— Мама! Мамочка!

Это "мама" вырвалось у неё впервые — раньше всё "Мария Петровна" да "Мария Петровна". Свекровь вздрогнула, посмотрела на невестку долгим взглядом и вдруг разрыдалась:

— Не уберегла... Сыночка не уберегла...

— Вы не виноваты, — шептала Анна, обнимая её. — Вы всё правильно сделали. Это судьба его такая...

Хоронили Павла всей деревней. Мария Петровна держалась прямо, не плакала — только губы побелели да морщин прибавилось. Анна не отходила от неё ни на шаг.

После похорон жизнь потекла своим чередом. Анна осталась жить со свекровью — та и слышать не хотела о том, чтобы невестка куда-то уходила.

— Ты мне теперь за дочку родную, — говорила она. — Куда ж я тебя отпущу?

Время шло. Понемногу затягивалась рана в сердце Марии Петровны. Глядя на молодую невестку, она всё чаще думала: негоже такой красавице вдовой вековать.

В деревне жил Степан — мужик работящий, хозяйственный. Жена у него умерла от чахотки пять лет назад, остался с двумя детьми мал мала меньше. Сам управлялся — и огород держал, и скотину, и детей в строгости воспитывал. Мария Петровна замечала, как он на Анну поглядывает, когда та мимо идёт.

— Слышь, доченька, — начала она как-то за вечерним чаем. — А ведь Степан-то к тебе неровно дышит.

Анна вспыхнула:

— Да что вы такое говорите, мама!

— А что? — Мария Петровна пригубила чай. — Мужик он хороший, непьющий. И детишкам мать нужна...

— Нет, — Анна покачала головой. — Я не могу... Как же вы?

— А что я? — усмехнулась свекровь. — Я никуда не денусь. Буду к вам в гости ходить, с внуками нянчиться...

Анна молчала, но семя было посеяно. А через месяц Степан пришёл свататься.

Второй раз Анну замуж выдавали тихо, без гулянки. Но счастья в этом браке оказалось больше, чем в первом. Степан души не чаял в молодой жене, дети к ней привязались, стали мамой звать. А через год родилась у них дочка — назвали Марией, в честь бабушки.

Мария Петровна в новой семье невестки стала своим человеком. Анна каждый день к ней забегала — то пирожков принесёт, то просто проведать. С годами их связь становилась только крепче.

Когда Мария Петровна слегла, Анна забрала её к себе. Ухаживала как за родной матерью, ночей не спала у её постели.

— Спасибо тебе, доченька, — шептала старуха в последние свои дни. — За всё спасибо... Ты мне Богом посланная — дочка, которую я никогда не имела...

Анна плакала, целовала морщинистые руки:

— Это вам спасибо