Мой слишком дорогой Рекс

«Меняю мою жену Татьяну на бутылку водки. Пса Рекса на второй пузырь обменять не согласен!» — так было написано расплывчатыми и пьяными вдрызг буквами в расписке, после которой жена принесла требуемое и потом ушла навсегда.

— Знаешь что, Дима, это уже последняя капля. Не слишком ли дорого ты ценишь свою псину? Я понимаю, что ты горел в вагончике в своей дурацкой партии. Понимаю, что ты зависимый человек. Но то, что тебе твоя псина дороже жены, этого я уже терпеть не намерена! — проорала она ему напоследок. А до того Рекс и правда недели две сильно ее доводил. Рычал. Не пускал в квартиру. Сгрыз сапоги. Раньше за ним такого не водилось.

***

— Ну что, зверюга, пожалуй, у нее есть основания на нас сердиться, — сказал Дмитрий через пару дней, когда осознал происходящее.

«Прямо как в песне Петра Мамонова… Проснулся я днем. Часа в два. И сразу понял: ты ушла от меня…» — в его голове так и звучал припев «шуба-дуба» и слова «ну и что!»

Он был рад, что Татьяна ушла. И все осознавал, когда писал расписку. Только притворялся невменяемым. В геологической партии порой пьют разбавленный спирт. Так что водки из магазина явно недостаточно, чтоб свалить такого закаленного бойца.

Но подлецом Дима себя не чувствовал. Да и его серая огромная овчарка, старый преданный друг, тоже не выглядела расстроенной.

Дмитрий вывел друга на улицу, как делал все дни запоя, что тоже раздражало его жену.

— Ты можешь забыть, как тебя зовут. Тем более тебе плевать на меня и сына! Даже мать тебе не авторитет. Но Рекса выводишь как по часам! — ворчала она на него.

Татьяна была права. Он никогда и ни в каком состоянии не забыл бы про пса. И ни на что бы его не променял. В конце концов, он больше никому на целом свете не нужен. Он вдохнул морозный воздух. Жадно втянул его ноздрями и почувствовал, что с уходом жены в жизни стало еще чуть меньше фальши. Это очень даже неплохо.

— О-о-о-ди-не-ошень-ки-иииииииии… — Дмитрий поднял лицо вверх. сложил руки у рта, который сейчас казался пастью, и провыл это слово на манер собачьего воя. Он совсем забыл, что сейчас уже день. И только когда проходящие мимо люди шарахнулись от мужика с опухшим лицом, в ушанке, шарфе, одетом на манер банного полотенца и совсем не защищающем шею от холода, обрезанных валенках на босу носу — перестал выть и сказал почти по-человечески: — Слышь, Рекс? Говорю, мы с тобой совсем одни!

Серый полуволчара посмотрел на него с сочувствием. Но не разделял его тоски. «Что тебе еще надо, хозяин? Дышим. Ходим. Едим. Пьем. Живем. Сложные вы какие-то, люди. Много хотите. Оттого и мучаетесь!» — кажется, об этом говорил взгляд Рекса. Хотя, возможно, он ничего такого не думал. И просто наблюдал за его выходками с бодуна с интересом, с которым собаки разглядывают фокусы своих человекообразных после обильных возлияний. Человек не так уж часто дотягивает до планки человека. Но псы закрывают на это глаза.

— Ну хоть ты-то меня не суди. Только с тобой я и чувствую себя человеком, — проворчал Дмитрий. Потом запустил пятерню в густую шерсть и ласково потрепал дружбана. Тот в виде исключения потыкался мордой в его руку. Хотя обычно не позволял себе таких щенячьих вольностей. Но сейчас Рекс решил тоже немного подурачиться и поддержать Дмитрия.

Все прохожие продолжали смотреть на них с осуждением. А им, несмотря ни на что и ни на кого, было хорошо! Иногда так славно просто узнать, что ты жив, когда проснешься. Пусть даже трещит голова, ломит суставы и от матери на телефоне двадцать восемь пропущенных. А жена вообще ушла. На этот раз навсегда. И неясно, как теперь налаживать отношения с сыном.

Но так нужно было. Дима точно это знал. И радость от этого вскрывшегося нарыва перебарывала всю тоску. «Так не повезло, что в итоге повезло!» — эта сложная мысль еще не была пережевана извилинами соображалки до съедобного состояния. Но скоро он все поймет. Обязательно.

***

— Димка, ты что себе позволяешь? Я теперь одна должна тебя содержать? Танечка мне все рассказала. Возмутительно! — мать кричала в ухо своим специальным голосом, похожим на звук сигнализации.

У нее были разные голоса. Например, три месяца назад, когда он еще работал и приносил ей регулярно большие деньги, интонация была бархатная, глубокая. Не то чтобы благодарная, но какая-то манкая и приятная. Был еще один голос, родной и человечный. Но он звучал редко. Оттого сын ценил его больше всего. Этот голос напоминал, что мать его все-таки иногда любит, если на это есть силы. А что, у кого-то иначе? Кто-то любит всегда? Угумс! Врать надо меньше…

Потом случился этот пожар. Дмитрий работал начальником геологической партии. Проснулся он уже тогда, когда Рекс наполовину вытащил его из вагончика. Они с псом здорово надышались. До сих пор кашляют. Ох, из какой же дряни делают эти вагончики-времянки. Если бы не пес, его бы уже не было.

Причину пожара не установили. Зарплату пока еще платили. Но если он не пойдет на поправку, могут и уволить. Вот по поводу чего беспокоилась мать. Она требовала немедленно отдать кому-то пса или даже усыпить Рекса. Потом надо было сдать свою квартиру и переехать к ней.

— Мам, а ты не пустишь меня к себе с псом? Между прочим, он меня спас, — притворно проканючил Дмитрий.

Знал, что мать откажет. Просто хотелось еще раз убедиться, что люди очень предсказуемы. Он не сердился на маму. Ее не изменишь. Но все-таки иногда надеялся, что она будет вести себя не так банально, в самом плохом смысле этого слова.

Были деньги — был нужен. Не стало денег — здравствуй, паршивый баран. Как скучно! Он помнил, что и сам иногда устает любить безусловно. Но от других-то хочется получать такую любовь всегда. Вот и он сейчас валял дурака. Делал вид, что он весь такой славный сынок, а мама во всем якобы виновата. Знал, что это неправда, и все люди слабы, но сейчас ему нравилась эта игра.

— Как же! Жди! И даже не пытайся меня разжалобить. Танечка сказала, ты так и останешься инвалидом. И так тебя кормить придется. Сплошной ущерб! А твоя псина погрызла мой дорогущий комод, единственную память о твоем отце. Забыл? Не пущу! И не проси! Уже слишком дорого мне обошелся твой дружок, — запричитала мать.

— Мамусь, дядя Рома мне не отец. Моего отца я никогда не видел. Он бросил тебя еще тогда, когда ты была мной беременна. Так мы испортили тебе всю жизнь. Ты забыла? — обычно он старался не напоминать об этом. Но сегодня что-то перещелкнуло. Хотелось провести опись всех событий и убедиться для себя, что все так и никак иначе. А как «так»? Это было неясно. Но просто хотелось почувствовать себя лучше. А силы были только на то, чтобы представить всех остальных так, будто они были хуже. Конечно, это нечестно. Но силы были только на это. А чтоб почувствовать себя лучше еще как-то, подпрыгнув над мирским и найдя причины исключительно в себе… Ну, извините, не сегодня. Сегодня для нимба явно не время. Светится только залысина.

— Ах ты, хамло неблагодарное, а я вот тебя растила. Ночей не спала. Да и замуж вышла только для того, чтоб у тебя был отец, — матери, ясное дело, не понравилась игра в «ты плохая, я хороший». Она продолжала настаивать на своей версии событий. Обычно он дальше и не спорил. Но сегодня необходимо было опечатать прошлое окончательно. Иначе в чем смысл ревизии? Да, он будет играть в того, кто судит, в того, кого использовали. Просто потому, что больше нет сил. Потому что страшно. Потому что одиноко. Так нечестно, но сегодня он вот такая скотина.

— Мамусь, я тебя очень люблю и не осуждаю. Но ты же отдала меня в интернат сразу после того, как вы с Романом поженились, — он докатился даже до того, что нацепил маску мнимого неосуждения. Да уж, это ниже плинтуса! Запрещенный прием. Надо завязывать.

Рекс вдруг больно наступил ему на ногу. Видимо, не одобрял того, что он опустился уже до такого! Выделывался перед матерью.

— Вот что я тебе скажу, наглая свинтусятина! Не твое дело лезть в мою личную жизнь. Лучше подумай, кто тебя, инвалида, будет кормить! Жену и ту не смог удержать, — мать решила ответить ударом на удар. И в принципе она была права. Он заслужил услышанное.

— Ладно, я что-то придумаю… — ему вдруг стало неловко, что он зачем-то обрушился на мать. «Да, надо пить меньше. Меньше надо пить!» — подумал он и вдруг решил вообще не брать в рот ни капли.

Он извинился перед мамой. И вспомнил, она была восемнадцатилетней девчонкой, когда его проезжающий мимо папаша пообещал жениться и обманул. В чем она виновата? Как могла, так и жила.

А в интернате было не так уж плохо. Зато он смог получить высшее образование. Потом уехал в северный город. Купил квартиру маме. Забрал ее из их деревни. Кстати, там спились все мужики. И с ним бы это произошло.

А мать притащила с собой этот дурацкий комод, единственную память от мужчины, который все же на ней женился. Правда, быстро бросил.

— Эх, Рексина… Мне стыдно, что я тебя тогда заставил погрызть мамин комод. Вел себя как дурак. Просто мне было обидно, что я ей помогал всю жизнь, а она считала деньги на нашу еду, хотя мы совсем недолго сидели на ее шее! — сказал он псу.

Тот положил подбородок на колени. Закрыл глаза. На языке Рекса это означала примерно следующее: «Ладно, проехали. Но больше не будем до такого опускаться. Я все-таки служебная овчарка, а не какой-то дурачок-грызу-чего-попало».

— И на Татьяну я зря приказал тебе рычать. И не надо было заставлять тебя грызть ее любимые сапоги, — продолжил извиняться Дмитрий.

Пес с ворчанием ушел в коридор. Это означало примерно следующее: «Да уж, это было унизительно и недостойно! Это был перебор! Но я смогу это пережить. Я же служебный. Мне трудно или даже невозможно было бы пережить только тебя!»

***

— А, Димка, уже готов снова работать? — вообще-то, ему в его-то сорок с лишним давно был следовало называться Дмитрием Степановичем. Но его интернатский друг и начальник соседней партии, Олежка, всегда называл его как в детстве. Так что друг для друга они были все еще в какой-то степени пацанами.

Это было приятно. Будто в каждом из них хранился тот самый детский задор и часть детских воспоминаний. Это как запасной баллон с воздухом для аквалангиста