Черное молоко

Героиня пьесы В. Сигарева «Черное молоко» Шура (Мелкий) переживает за короткое время (десять дней) два апокалиптических потрясения, сопровождаемых грохотом приближающегося поезда. Первое случается после ее спонтанного бунта в день приезда, а второе – после отречения в день отъезда. Первый Апокалипсис предшествует очищению, перерождению Мелкого, второй – возвращению в реальность, от которой она так стремилась скрыться. В финале пьесы известка засыпает Шуре глаза, а молоко на полу чернеет, смешиваясь с грязью, что следует воспринимать как некое предупреждение героине. Мелкий не выдерживает испытания, ее переродившаяся душа еще слишком слаба и не способна сопротивляться экспансии окружающего мира. Обращаясь к Богу, Шура произносит безумные, полные отчаяния слова: «…Ты мне не нужен!!! Я тебе не дочь!!! Ты мне никто!!!»2, – и финальное проявление высших сил воспринимает как заслуженную кару. Присоединившись к предавшим Бога, она делает свой выбор, отказывается от возможного возрождения и вновь готова добровольно погрузиться во тьму, поскольку более не дорожит вдруг открывшимся ей новым знанием. «Поезд влетает на станцию. Все гудит, трясется, вибрирует.

С потолка сыплется известка. Засыпает Мелкому глаза.

Сумка катится по сиденью и падает на пол.

Звон бьющегося стекла.

По полу течет белое, как снег, молоко. Оно течет и смешивается с грязью на полу. Течет и чернеет. И чернеет. И чернеет. И чернеет…

Наконец, поезд останавливается и все стихает»3.

Оксюморонный мезальянс в заглавии пьесы отсылает к возможной гармонии и соединению даже самых несоединимых и во многом противоречивых явлений.

Мелкий отчетливо осознает, что принадлежит другому миру, тихий рай провинциальной жизни с ее скромными радостями никогда не примет грешницу, вернувшуюся из адского пламени. Таким образом, в драме В. Сигарева новое звучание приобретает библейский сюжет изгнания грешницы Евы из рая. Перед финальной картиной Левчик, ее спутник и компаньон, вдруг вспоминает все ужасные, бесстыдные эпизоды из жизни Мелкого, демонстрируя таким образом истинное лицо своей вероломной подруги.

Кольцевая композиция пьесы В. Сигарева, однако, приводит героев к исходной точке. Мелкий возвращается в чужой холодный мир, уступая шантажу Левчика, а черная молочная лужа на полу, отражающая таинственный свет звезд, постепенно белеет: «Остается только черная лужа на полу. Но в ней почему-то отражается не потолок, а небо. Ночное небо. Луна отражается. Планеты. И звезды. Много звезд. Миллионы. Миллиарды. Вся Вселенная в этой луже отражается.


И звезды мерцают в ней. Горят. Светятся.

И вот она уже не черная, а снова белая.

Белая, как молоко. Белая, как снег. Белая, как…»4.
Герои возвращаются в свой ад, а тихая жизнь на станции Моховое продолжается. Белеющая молочная лужа, в которой отражается вся Вселенная, словно символизирует чистоту прекрасного провинциального рая. Однако эта молочная лужа олицетворяет и его убожество. Станция Моховое, далекая российская провинция, чистое, ясное место бесконечно потрясает воображение Мелкого, но при этом не принимает чужаков, «выталкивает» их, демонстрируя абсолютную автономность, убогость и ограниченность. Подобная двойственность в результате способствует оформлению иллюзорного образа утраченного рая.

Отчаявшаяся и несчастная Шура, ищущая свой рай на земле, наивно полагает, что способна обрести его в далекой провинции, но это возможное обретение не что иное, как простое совпадение. Шура уверена в том, что наконец вернулась домой, однако маленькая станция не менее жестока, чем огромный город, и страсти, бушующие в тихом захолустье, опасны и даже смертельны. Шура и ее новорожденный ребенок – всего лишь минутное, временное увлечение для людей, не имеющих никакой надежды на возможные перемены в жизни. Волхвы оборачиваются бомжами, а светлый райский уголок – лишь грязной, скудной и бессмысленной станцией, на которой останавливаются только электрички. Этот потерянный рай не дает утешения и не дарит счастливого бессмертия. «В сюжете Сигарева и его названии отзвучивается многое из предшествующих литературных эпох. Безысходностью потерь и невосполнимостью утрат – то “черное солнце”, которое увидел шолоховский Мелехов, похоронивший свою Аксинью. “Окаянные дни” Бунина – подсознательным ощущением многих из нас, что вот уже пятнадцать лет мы живем в окаянное время»5, – утверждает В. Бегунов.

В пьесах О. Богаева «Страшный суП, или Продолжение преследует» и «Тайное общество велосипедистов» герои в разгар экстремальных событий, таинственных происшествий, устав от напряжения, готовы смириться со своей нерадостной жизнью и продолжать жить так, как привыкли. Глаша, героиня пьесы «Страшный суП…» обреченно констатирует: «А что нам делать? Надо жить. Сегодня выходной. Мне надо варежку закончить, а ты газету читай…»6. Иллюзия конца света воплощается в пьесе О. Богаева и на уровне жанра: веселая комедия превращается в фарс, а затем и в трагедию. «Вечный двигатель» Кондрат Филиппович, бесконечно возвращающийся в квартиру супругов Глаши и Феди, явлен как комедийный персонаж, а его возвращения похожи на веселый розыгрыш. Однако когда героям открывается страшная правда, образ удалого соседа приобретает зловещий оттенок. Апокалипсис в пьесе Богаева – это непрерывное повторение одной и той же ситуации. Время остановилось, нет движения вперед, в мире наступила великая пауза: «Потерпевший. <...> Тот же ветер, воздух, вода, такое же солнце. Но ветер летает по кругу, и одна и та же вода гудит в водосточной трубе, одни и те же лица плывут на эскалаторе, одни и те же мысли, слова и желанья. По кругу, по кругу, по кругу.

Время покинуло Землю и вернулось обратно – домой в Космос. Все население Земли как заело: один продолжает мылить себя в бане, другой – щуриться в телескоп, третий рожает, четвертый – все умирает»7.

Кукушка в часах, символ вечности и знак абсолютного семейного счастья и уюта, в пьесе О. Богаева – Глашатай Страшного суда. Стрелка часов не может преодолеть цифру «12», и только сами люди способны изменить ситуацию и предотвратить возможную катастрофу: «Остался последний шанс – если кукушка не запоет, если эта стрелка не справится с цифрой двенадцать, то Человечество ждет мгновенная гибель»8. Герои пьесы призваны уговорить кукушку вернуться к своему основному занятию, убедив Великого Повара отказаться от идеи Великого Супа. И лишь в минуту испытания они вдруг ощущают всю красоту своей, казалось бы, неяркой, скучной, обыденной жизни («детского наивного праздника»), своего маленького скромного мира: «Федя. <...> Жизнь только налаживается… Обоим подняли зарплату… Резко повысили в должности… Мы имеем планов большую кучу… Что ж такое… У меня послезавтра получка!..»9.

Таким образом, действующие лица пьесы О. Богаева тоскуют по недооцененному прошлому, утраченной убогой гармонии и стремятся не столько остаться в живых, сколько вернуться к своей обычной жизни, безрадостной и далекой от совершенства. По мысли Е. Сальниковой: «Сверхиндивидуально, с уникальным темпераментом, подчеркнуто личностно герои выражают свою любовь к жизни вообще, во всех ее формах и проявлениях, в том числе иллюзорных, безличных, на грани галлюцинаций и бреда. Все это как бы уравнивается в правах с проявлениями жизни, традиционно оценивающимися как нормальные. Пусть жизнь будет любой, какой угодно, лишь бы она продолжалась. Пусть душа человека переселяется в муху – это не трагедия. Хуже, если душа умрет или не найдет, в кого вселиться»10.

Для демонстрации ситуации конца света драматург прибегает к приемам «театра абсурда»: алогизму, пространственно-временной относительности, нарушению принципов детерминизма, общей памяти, тождества. В пьесах О. Богаева представлены удивительные, парадоксальные ситуации, часто отсутствует внутренняя мотивация поступков героев: человек превращается в арбуз, милиционер находит в своем сапоге килограммы гвоздей, последняя выкуренная папироса вновь и вновь оказывается в пачке, куда-то исчезают деньги, приносимые Кондратом Филлиповичем, бригада скорой помощи возвращается в одно и то же место, бельевая веревка бесконечно разматывается, петли самораспускаются и т. д., а в финале появляется Архангел Гавриил в образе Неизвестного»: «Глаша. <...> Я Глаша такая-то, на Учете не состояла, но своими глазами видела, как одни и те же боты сгорали семьдесят раз. Еще скажи про самолет, который повис в небе как приклеенный, про воду, которая льется с пола обратно в кран… А еще вот эта спичка, гляди, – зажигается семьдесят первый раз!.. Часы стучат, но стрелки не бегут. И петли распускаются»11. Действие в трагикомедии О. Богаева развивается по особым законам, и что случится в следующий миг, предположить достаточно сложно (можно лишь с уверенностью подтвердить новое появление «разбившегося» на мотоцикле Кондрата Филипповича). Таким образом, в пьесе нарушается принцип детерминизма и сохраняется лишь «детерминизм», свойственный «театру абсурда».

Кольцевая композиция в трагикомедии О. Богаева выстраивается за счет повторения одних и тех же ситуаций, деталей, подробностей, дублирования диалогов, сюжетных ходов, пространственных и временных характеристик.

Происходящее в трагикомедии «Страшный суП, или Продолжение преследует» оказывается на самом деле репетицией одной гениальной, но бесконечной пьесы. Многолетние репетиции связывают актеров с их персонажами. Актеры так же, как и их герои, тяготятся обыденной жизнью и мечтают о переменах. Актер Лазарь Яковлевич, играющий Кондрата Филипповича, во время прогона спектакля притворяется умершим, и естественное, рутинное, но такое счастливое существование на сцене разрушается. Скрывается режиссер Бонифаций, актеры вынуждены покинуть любимые подмостки, бесконечная репетиция наконец завершается, как заканчивается размеренная жизнь супругов Феди и Глаши. Наступает «конец света», и театр пустеет. «Олег Богаев ... нарочито сталкивает в своих пьесах заурядность жизненного пространства, изначальных ситуаций, – и мощную феерию их неожиданного развертывания, со все большим погружением героев в новую систему координат