История, услышанная от попутчика в поезде.

По образованию я филолог, полжизни отдал институту и никогда бы не подумал, что всё потеряю. Не буду томить тебя подробностями моего краха, это очень грустно и совсем неинтересно. Скажу так: с кафедры меня выперли по надуманной причине.

В сторожа заделался не сразу, сначала подрабатывал простым учителем, потом репетитором, но ни с тем, ни с другим не справился, видно, возраст уже не позволяет терпеть детские выходки.

Специально искал вахту, лишь бы подальше от города и на большой срок. О деньгах не беспокоился, их у меня скопилось прилично. Всё дело было в душе, день ото дня она разрывалась на части, горячими всплесками разбрызгивала внутри меня тоску. Я ставил себе цели на день, но ничего не выполнял. Впадал в апатию из-за чувства вины от безделья, и в этой апатии ленился ещё больше. На помощь пришла соседка, сказала, что может помочь устроиться сторожем на старую ферму. Свела меня с каким-то мутным мужиком, по выражению лица и по стилю в одежде похожим на типичного «братка» из девяностых. Этот рудимент владел ЧОПом.

К началу октября меня привезли на место работы. КПП, ответственность за которое целиком и полностью ложилась на мои плечи, состояло из ворот и сторожки, похожей на тепловоз без колёс. График — сутки через двое. Сменяю человека в полдень, часа в четыре приезжает трактор, открываю ему ворота, пропускаю, закрываю, к вечеру приезжает комбайн, повторяю тот же алгоритм.

Прошлый сторож, на смену которому я пришёл, по словам начальника «куда-то подевался». Но меня, идиота, это совсем не смутило, всё-таки тут работал ещё один человек, да и это жуткое «подевался» я расценил как «запил и не вышел на работу», а не «пропал без вести».

По назначению на ферме использовались только гаражи. Колхоза здесь не было уже лет как тридцать. Обстановка вокруг была, мягко сказать, очень угнетающая. Одной стороной территория фермы прилегала к лесу, с трёх других была окружена полями.

Первое время я не высовывался из сторожки. Там были все удобства, от биотуалета до телевизора с двадцатью каналами. Но потом скука силком вытащила меня на улицу. Я, нарушая устав добропорядочного сторожа, бывало, отходил от фермы метров на двести и бродил по сухому жнивью под серым осенним небом. Снимал со спины поцарапанную двустволку, выданную начальством, представлял себя охотником, шпионом на месте посадки вертолёта, солдатом Красной армии — в общем, ребячился. По территории самой фермы начал ходить чуть позже, она почему-то отталкивала меня. Средь полуразрушенных коровников и свинарников носилась жуткая тишина. Отличительно пугающими мне казались заброшенные здания администрации. Из звездообразных дыр в разбитых окнах выглядывала матовая чернота, а сорванные с петель двери, наискось поставленные в косяк, манили к себе, умоляли отодвинуть себя и войти во мрак, точно затаившиеся внутри старожилы желали рассказать какую-то старинную байку об этих местах.

Но более всего меня завораживал элеватор, поросший мхом и находившийся в аварийном состоянии. В нем будто срастались воедино плоды человеческого труда и беспощадность матери-природы. Не найди я в этой громадине что-то прекрасное, наверное, не было бы всего этого ужаса. Ведь прогуливаясь рядом с ним однажды вечером, я услышал этот странный собачий лай.

Сначала тело покрылось гусиной кожей, потом в руки скользнула двустволка. Я прислушался и определил, что животное находится за элеватором. Двинулся туда, боясь, что шелестом пожухлой листвы спугну или наоборот, спровоцирую собаку. Но на улице её не оказалось. Прямо за элеватором я обнаружил деревянный амбар с железной, что было крайне странно, дверью. Подёргал ребристую скобу, служившую ручкой, — заперто. Потом, осмотревшись, заметил, что все петли покрыты сварочными швами.

Постучал прикладом по двери, и от неожиданности немного отстранился. Из амбара донёсся лай. Он звучал глухо и протяжно, перемежаясь с частым дыханием, словно истощённая собака, имеющая человеческий рассудок, жалобно просила о помощи.

Я обошёл строение, искал щель между досок, хотел посмотреть на несчастное животное. Но старые, выгоревшие на солнце доски плотно жались друг к другу, не давая мне заглянуть внутрь.

Сердце моё сжалось от тоски, странный лай травил душу. Я вернулся на КПП, позвонил начальнику, объяснил ситуацию.

— Из амбара лает, — говорю, — ума не дам, как она туда залезла.

В трубке что-то недовольно пробурчали, а потом строгий голос заговорил:

— Ещё один… Дядя, тебе что поручено? Сиди на КПП, нехрен по территории шляться, не мешай волкам охотиться.

В горле застряла горькая обида, весь вечер я просидел в тишине, а к ночи мне вдруг стало очень жутко. Грудь разрывалась от произошедшей несправедливости, казалось, своим бездействием я согрешил страшнее, чем если бы из жалости пристрелил больную и обездоленную собаку.

При свете настольной лампы засыпалось плохо, но без него было ещё хуже. Мой сон походил на хмельной транс, обрывки мыслей переплетались с лоскутами снов, проецируя на зелёные стены сторожки пугающие человекоподобные фигуры. И вдруг по ушам ударил хруст треснувшего стекла. Я не сразу пришёл в себя и чуть не упал в обморок, спустив ноги с кровати. В слепящем свете лампы блестели осколки разбитого окна.

Всё ещё бившийся в треморе, я взял двустволку, обулся и вышел на улицу.

Территорию освещал единственный прожектор, прилаженный на крыше сторожки. Его света не хватило, чтобы дойти до амбара, поэтому я решил вернуться за фонарём. Но стоило мне переступить порог, как в голову ударила проснувшаяся паника. Кинулся к окну и увидел на земле, с той стороны, следы крупных собачьих лап.

Дальнейшие мои действия могут показаться тебе безрассудными, но мне, изъеденному изнутри, всё виделось вполне логичным и закономерным. Я ещё раз набрал начальнику, разбудил его, срываясь на крик, рассказал, что на ферме происходит откровенная чертовщина.

Он неожиданно умолк, а потом спокойно заявил, что отправит ко мне своего человека.

— Сиди в сторожке, не уходи никуда! — командовал начальник в трубку.

Но такой расклад меня не устроил, эмоции взяли верх, и я решил действовать быстро. Нашёл среди хлама в сторожке багор с пожарного щита, накинул пальто, взял ружьё с фонарём и обходным путём, через мусорку, пошагал к амбару. Поддел железным крюком доску, затем другую, ударил по ним ногой и, проделав в стене дыру, направил в темноту луч фонаря.

Сначала в глаза бросилась большая дыра в потолке, я удивился, а потом медленно опустил взгляд и увидел в бледном свете цинковый гроб. Внутренности мои точно измололи в труху, сердце растворилось в ней, оставив после себя лишь болезненные импульсы. Я почувствовал, что вот-вот лишусь чувств, но всё-таки заставил ватные ноги сделать пару шагов. Скрипучий деревянный пол был усыпан соломой, верхний слой её был слегка влажным и слегка подгнил, но внизу она осталась сухой, и при каждом шаге, шуршала на весь амбар.

В углу, прямо под дырой в потолке, аккуратной грудой были сложены бледные кости, покрытые трещинами. Жуткий гроб, стоящий в центре, был пуст, а крышка — изогнутая цинковая пластина — валялась в чистом от соломы месте, на прогнивших половых досках. Я задел эту крышку ногой, пластина дёрнулась и издала знакомый звук, принятый мною за протяжный лай.

Внутри всё оборвалось. Я усомнился в своей нормальности, выскочил из амбара, прижался спиной к ближайшему дереву и, схватившись за сердце, пытался отдышаться. Звук собственного дыхания напомнил мне о ещё одной детали здешней чертовщины. В первый раз, когда я пошёл на лай и приблизился к амбару, то явственно услышал частое дыхание. В онемевшее от ужаса тело будто выстрелили ледяной дробью. В тот момент лишь хлипкие доски отделяли меня от неведомого нечто. Теперь же оно проделало себе дыру в потолке, выбралось наружу и пошло искать сторожа, потревожившего его покой.

Я стоял неподвижно. Внутренние голоса спорили между собой, один вопил, что нужно уносить ноги, второй скулил, что нельзя даже шевелиться, иначе зловещий обитатель цинкового гроба обнаружит меня. О последствиях такого обнаружения думать было страшнее всего, неизвестность всегда будоражит кровь лучше любого омерзительного монстра. На душе становится спокойнее, когда ты видишь, как он бродит в поисках тебя, но никак не может найти. Но пока ты не встретился с ним, то он, считай, повсюду, притаился и смотрит горящими глазами из тёмного угла или рассматривает твою медленно седеющую макушку, прилипнув к потолку.

Я обронил фонарь. Несколько минут простоял неподвижно, прижав к груди двустволку. Потом в тишину, в которой моё тревожное дыхание звучало громче всякого крика, ворвался гул приближающейся машины. Вновь получив контроль над онемевшим от ужаса телом, я кинулся за элеватор, мимо гаражей к сторожке. На мгновение замер у поворота, точно парализованный от пугающей мысли: что если это и не машина вовсе, а гул амбарного нечто?

— Алё, — закричал хриплый мужской голос, — бедолага, ты где?

Что только не рисовало воображение, когда я, прикрыв рот ладонью, чтобы не закричать, выглядывал из-за угла. Самым ужасным был неописуемый монстр, питающийся страшными мыслями и с точностью воспроизводящий любые человеческие голоса.

— Эй, это ты? — вновь крикнул кто-то. — Давай в машину, бегом… Мать твою, уйди от меня.

А потом он вдруг взвизгнул, захрипел и будто забулькал, захлёбываясь.

Я упёр приклад в плечо, сжал зубы, выскочил к сторожке и взял движущуюся фигуру на прицел. И пяти секунд не прошло, как мои ноги несли меня обратно к элеватору. Человек очень странное существо, иногда он целыми днями не может запомнить нужную информацию, а иногда ему хватает пять секунд, чтобы в памяти навеки сохранился один кадр. Будь я художником, то сейчас бы с лёгкостью изобразил эту сущность: огромные мясистые руки, уходящие корнями под тёмно-зелёную гимнастёрку, отбрасывали в сторону обезглавленное тело невысокого мужичка. В свете прожектора были отчётливо видны толстые узловатые ноги, похожие на собачьи, и пе;гая голова.

Когда руки мои ослабли, и двустволка едва не упала на землю, тварь обернулась. Хвала