Ржавый гвоздь.

Буду излагать от первого лица. Скажу сразу:
история не страшная, но все же не совсем
обычная… "В 2003 году я женился. После свадьбы я и жена
стали жить отдельно от родителей, в доме
моих умерших дедушки и бабушки. Дом был
старинный, деревянный, но добротный и крепкий.
Улица, на которой располагалось наше скромное
жилище, была дворов в шесть, и, в основном, населяли их пенсионеры. Да, наверно, мы были
там самой молодой семьей. Наш дом находился
аккуратно между домами двух бабушек, милых и
безобидных на первый взгляд. Бабе Мане было лет
шестьдесят, бабе Вале – может, на пяток лет
побольше. Обе схоронили своих мужей, дети разъехались давным-давно по городам, вот и
доживали они одиноко свой век, коротая время
взаимными чаепитиями. Иной раз бабки
заскакивали и к моей жене на огонек. Я был не
против, понимая ее: с ума сойдешь целый день
дома сидеть (она в ту пору не работала). Вскоре мы узнали, что жена беременна. Радости
не было предела. Но вместе с тем пришла
материальная проблема: ожидались хоть и
приятные, но все же дополнительные расходы. В
то время я работал механизатором в местном
колхозе, решил, что буду иной раз и в ночь подрабатывать. Тогда жена попросила
разрешения оставлять ночевать у нас бабулек в
пору, когда я буду в ночную смену. Я не возражал:
страшно все же одной в пустом старинном
доме. Но иной раз напрягала некая
настойчивость, я бы даже сказал, настырность, в поведении бабок: они буквально не давали
прохода моей жене, каждый день, строго по
часам, приходили обе в наш дом и так же
пунктуально через час уходили. Вскоре я начал замечать некие странности в
поведении и самочувствии жены: она стала
бледной, раздражительной, вечно недовольный и
изможденный вид дополняли картину, казалось,
что она будто даже стала старше лицом. Я
списывал все на ее "интересное" положение, поэтому терпеливо сносил все нападки и
истерики, возникающие буквально на пустом
месте. Однако я заметил одну закономерность:
приступы раздражительности и истерии
начинались сразу после того, как бабки
уматывали прочь из нашего дома. Зато у них, напротив, наблюдался необыкновенный душевный
и физический расцвет: они что-то напевали
себе под нос, мыли, скоблили, стирали,
подметали, и при этом на щеках играл румянец
здорового тридцатилетнего человека. Как-то жену "прорвало" и, разревевшись, она
призналась, что не знает, что с ней происходит,
ей казалось, будто из нее медленно выкачивают
энергию. И все это начиналось после ухода
бабулек. Разозлившись, я строго-настрого
запретил ей с ними общаться и не пускать их во двор и в дом, но, вернувшись на следующий день
после работы домой, застал жену в подавленном
состоянии, лежащей на кровати. В мойке стояло
три грязных чашки из-под чая… Эти старухи
будто специально выбирали час, когда меня не
было дома, чтобы я не смог прогнать их. Смекнув, что дело нечисто, я решил проделать с
каргами одну штуку. Еще в детстве от своей
бабушки я слышал, как можно сделать так,
чтобы человек с недобрыми намерениями не смог
войти в твой двор, тем самым причинив тебе
зло. Не знаю, правда это или нет, но я в тот момент был готов на все. Отыскав в сарае
огромный ржавый гвоздь (около десяти
сантиметров длиной), я забил его в один из
столбиков, на которых висели ворота (вообще-
то бабушка говорила, что гвоздь надо забивать в
порог, но так как такового не было у калитки, выходящей на улицу, я решил сделать немного
по-другому). И вот они в очередной раз у нашего дома (на
этот раз я готов был ко встрече). Калитку
предварительно я запер, чтобы они не завалились
во двор без меня. Услышав требовательный стук
в окно, я вышел на крыльцо и спросил, что нужно.
Какая-то из них (не знаю точно: у обеих голоса противно-писклявые) сказала, что, "мол, мы в
гости к Оленьке пришли". Подойдя к калитке,
распахнул ее: две клуши стояли и мерзостно
улыбались. Я пригласил их войти, не забывая при
этом думать о моем маленьком помощнике,
крепко сидящем в деревянном столбе. Старшая, баба Валя, уже занесла ногу, чтобы войти в
калитку, но вдруг лицо ее болезненно
сморщилось, его исказила гримаса бешеной
злобы! Все это длилось мгновение, но я
бдительно наблюдал за ней. Быстро взяв себя в
руки, она отдернула ногу и прошипела: "Олю позови". На что я ответил, что жене нынче не
здоровится. Все это время вторая, Маня, злобно
таращилась то на меня, то на свою подругу,
словно не догоняя, в чем дело. Усмехнувшись про
себя, я пригласил этих каркуш зайти (видит Бог,
каких трудов мне стоило давиться приторной улыбкой вежливости). Однако, как я и
предполагал, они не зашли во двор, хоть и видно
было, что очень хотят этот сделать: словно
какая-то невидимая стена не пускала их дальше
калитки. Потоптавшись некоторое время, они
развернулись и пошли прочь, при этом баба Валя злобно скворчала, как кусок сала на раскаленной
сковороде. После я видел их, проходящими мимо нашего
двора. Лица их выражали ненависть. Стали
сказываться их годы: они шли медленно,
сгорбатившись, гладенькие и румяненькие
личики сморщились и ссохлись. Они больше не
напевали песен, не трудились по хозяйству с таким рвением и энтузиазмом. Жена же,
напротив, успокоилась, стала улыбчивой,
веселой, приступы апатии и вялости прошли. Гвоздь вытаскивать я не стал: нашей семье он
не мешал, а на остальных мне было плевать.
Добрым людям мы всегда рады, а вот недругам
лучше вообще не подходить к моему дому.
Кстати, вскоре те бабки померли, буквально
одна за одной: видно, не могли долго находиться друг без друга. До сих пор не знаю, кем они были,
да и были ли кем-то вообще, но примерещиться
мне такое точно не могло, да и совпадений я
таких не признаю".