ОНО

«Следственным отделом Горячевского района возбуждено уголовное дело в отношении 28-летней местной жительницы. Она подозревается в совершении преступления, предусмотренного п. «в» и «д» ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство малолетнего; убийство, совершенное с особой жестокостью) и п. «г» ч. 2 ст. 117 УК РФ (истязание в отношении заведомо несовершеннолетнего).

По версии следствия, вечером 21 июля 2020 года подозреваемая, находясь по месту жительства, облила из бутылки подсолнечным маслом свою четырехлетнюю дочь, и подожгла с помощью спичек.

В результате полученных телесных повреждений в виде термических ожогов головы, туловища, верхних и нижних конечностей ребенок скончался на месте.

Также по месту жительства подозреваемой сотрудниками следственного отдела был обнаружен ее младший ребенок с признаками истязания.

Подозреваемая в совершении преступления задержана и заключена под стражу. Следствием выполняются необходимые действия, направленные на установление всех обстоятельств совершенного преступления

Пресс-служба Следственного отдела Горячевского района».

Начальник отдела по связям с общественностью Дьяченко поставил точку в очередном сухом пресс-релизе и опубликовал его на сайт отдела.

«Ну и сволочь. Мать — собакам отдать», подумал он.

К вечеру сообщение распространили все местные новостные сайты и паблики. В комментариях люди традиционно желали мамаше сдохнуть в мучениях. А через пару дней забыли об этой истории и желали смерти уже кому-то другому. Детали трагедии на свет не выплыли, так и оставшись в материалах дела.

II

— Веронике только исполнилось три, Варе — год. Тогда-то все и случилось. Сережа уехал на два месяца — он у меня вахтовик. Был. Ну а я с детьми куковала, они ж совсем маленькие. Господи, меня посадят, Варька с кем останется? А если Верочка вернется? — зарыдала подозреваемая в убийстве собственной дочери.

— Гражданка Ермолова, давайте по существу, — поморщился следователь Мартынов и добавил. — Вам о детях надо было думать гораздо раньше.

Он записывал слова подозреваемой, держа свой гнев под контролем, выпуская на свет лишь презрение к женщине, трясущейся напротив. Все остальное он успел обуздать, иначе бы убил ее ещё там, в доме. Мартынов видел обожженное маленькое тельце четырехлетней Вероники, скрюченное на почерневшем полу. К тому моменту, как следователь вошел в тот довольно опрятный дом, мать уже оттащили от останков, по которым она исступленно колотила лопатой. Об этом ему рассказали соседи — они и прибежали на агонизирующий рёв ребенка.

— Я это… Ее, мать то есть, оттолкнул от девчонки, да куда уж… А она лопатой по ней… — бросал обрывки сосед, не выпуская из пальцев папироску. — А сука эта, мать то есть, воет и кидается на тело... Влепил ей, чтобы угомонилась.

— Что было потом? — спросил Мартынов.

— Потом мы с Андрюхой ее связали. Кто ее, курву, знает, может, второго дитя добьет. Вон она, в соседней комнате, вся в укусах лежит. Сожрать она ее хотела, что ли...

На полу у кровати кулем лежала обездвиженная мать — Надя Ермолова. Полноватые красные руки связаны удлинителем, босые ноги — телефонным проводом. Что было под рукой.

За 23 года работы Мартынов не видел такого дьявольского безумия. Нет, детоубийц он встречал и ранее, но в их глазах не было того, что читалось в Надиных. В них не было ужаса перед мертвым ребенком. Надя вытянула шею и не сводила немигающего взгляда с почерневшего тела старшей дочери. Будто та сию секунду вскочит и набросится на мать. И будет рвать ее маленькими зубками на миллионы клочков… И развеет их над бурлящими речными водами, и не останется от матери ни плоти, ни памяти…

Мартынов тряхнул головой, отгоняя воспоминание недельной давности. За это время врачи выловили Надин разум из затмения, обколов ее лекарствами с ног до головы. Сейчас женщина сумасшедшей не выглядела, но чем дольше Мартынов ее слушал, тем больше убеждался, что Надежда невменяема. Возможно, шизофрения.

— Я вытерпела год, больше не смогла. Вы должны понять, что выхода у меня не было. Я долго ждала, что Верочка моя, Вероничка, вернется, что ее отдадут!

Надежда затряслась в плаче. Ермолов устало закатил глаза.

— Гражданка Ермолова, вы сказали, что все началось год назад. Что вы имеете в виду? Успокойтесь и давайте обо всем по порядку.

Надя утерла глаза рукавом и сказала:

— Покой мне только снится… Вы даже не представляете… Да я сама во всем виновата. Я и поле это проклятое…

III

Путь из поселка в поселок оказался долгим и изнуряющим. Особенно, когда ты идешь с двумя маленькими детьми и рюкзаком, набитым едой для больной матери. Надя несла Варю на руках, а трёхлетняя Вероника плелась рядом. От жары и слепящего солнца у Нади начала болеть голова — словно чугунную сковороду на макушку поставили. Варенька хоть и сидела смирно на руках матери, но Надя уже через километр мечтала поставить дочь на землю.

— Мама, а мы уже пришли? — начала поднывать Вероника.

— Нет, нам идти ещё полчаса, — ответила Надя.

— А почему мы не поехали?

— У дядь Коли машинка сломалась, в другой раз отвезет.

— А где папа?

— Папа на Севере, денежку зарабатывает.

Вероника замолчала, но не надолго. Через три минуты она захотела пить, через десять минут — в туалет, через пятнадцать девочка заявила, что устала и идти больше не может. Что неудивительно, учитывая ее возраст и невыносимый зной.

А пройдя ещё немного, Вероника закатила истерику по всем правилам — с катанием по земле, пронзительными криками и литрами слез. Домой захотела. Успевшая придремать на материнских руках Варька проснулась и подхватила вопли сестры.

— А ну хватит! — рявкнула Надя на старшую дочь. — Быстро поднялась!

В ответ девочка ещё больше зашлась рыданиями. Женщина поставила Варю на дорогу — хоть руки отдохнут. Надо сменить тактику.

— Не успокоишься — мы с Варей уйдем. Всё, пока-пока, мы уходим, — помахала Надя дочке и сделала вид, что собирается уходить.

Типичная родительская пугалка подействовала, но не так, как ожидалось. Вероника быстро вскочила, пыльная, мокрая, красная, и кинулась к маминым ногам, вцепилась в них клещом и взвыла сильнее прежнего. За спиной Нади также увеличила громкость Варя.

Голову Надежды словно сдавило обручем. Нестерпимо, остро, убивающе. Внутри черепной коробки нарастал гул.

Мать наконец попыталась оцепить дочку от своих колен, отвлекая ту заранее припасенным плюшевым поросенком, но Вероника выхватила игрушку и швырнула на землю. Поросенок подпрыгнул и откатился к краю дороги. Тем временем ребенок уже перешел на ультразвук.

— Да чтоб ты пропала! — в сердцах гавкнула Надя и тут же осеклась. В здравом уме она бы никогда не сказала такого родному ребенку. Но солнце, рюкзак, голова, дуэт верещащих детей…

И вдруг все прошло. И гул, и голова, и детский ор. Только ветер пронесся над полем, то ли что-то забирая, то ли что-то принося. Надя будто очнулась — кинулась обнимать одну, вторую, целовать мокрые щёки, истово просить прощения…

А когда все девочки — и большие, и маленькие — успокоились, они двинулись дальше. Почти уже подходили к поселку, когда Вероника тихо сказала:

— Тётя красивая.

Надя спросила:

— Какая тётя?

Дочка показала рукой в сторону поля, но мать там никого не увидела.

IV

— С того дня Веронику подменили, — продолжала Надя свой рассказ в кабинете следователя. — Это была уже не моя дочь. Сначала я того не поняла, но где-то через неделю-две оно начало душить кур.

— Кур? — приподнял бровь Мартынов. — И скольких птиц она убила?

— Десять штук в один день. И не она, Валерий Палыч, а оно. Это не моя дочь. Мою дочь забрала полудница, — Надя снова разрыдалась, зарывшись лицом в крупные ладони.

Мартынов медленно вздохнул — так он сдерживался, чтобы не закричать на недомать, не встряхнуть ее за плечи, чтобы она от этого пришла в чувства и поняла, наконец, что она сделала. Но Валерий Павлович все больше склонялся к тому, что у Нади помешательство. Знакомый психиатр ему как-то рассказывал о давнем случае, когда мать, готовя ужин, распотрошила малолетнего сына. Потом она объясняла врачам: была уверена, что это свиная шея и она срезала с нее лишний жир. Психиатр тогда назвал термин, показавшийся Мартынову драматичным: сумеречное помрачение сознания. Может, это оно? Надю тогда одолели галлюцинации, но прошла уже неделя, неужели помрачение длится так долго? Либо это что-то другое. В любом случае, без психиатра не обойтись — теперь Мартынов окреп в этой мысли.

— Полудница, значит. А дочку твою тоже полудница сожгла? — спросил следователь.

— Нет, дочка моя жива, у неё она, по полю водит своему, небось. А сожгла я подменыша, понимаете?

Мартынов помнил, как в детстве бабушка шептала ему древние легенды о лесных духах, русалках, богинках, домовых да дворовых. И о полуднице — духе полей. Одни видят ее старухой, другие — молодой девушкой. Затанцует девицу в поле, заиграет неприсмотренного ребёнка, завертит работнику голову, пока шея не заболит. Нечисть одним словом. Про подменыша следователь тоже слышал от бабки. Духи забирают человеческого ребёнка, а взамен подкладывают своё дитя.

Не думал Валерий Павлович, что когда-то ещё услышит об этих персонажах. Да ещё в таких обстоятельствах.

Надежда, отплакавши, продолжала рассказывать свою дикую историю.

— Куры — это ещё цветочки. Оно убило Серёжу и чуть не загрызло Вареньку. Всех вокруг меня поубивало, лишь бы ко мне ближе быть. Всё прижималось, липло, а тело холодное такое, мёртвенькое — не моя то дочь! Не моя! — Надя почти перешла на крик.

— Гражданка Ермолова, возьмите себя в руки. Вы сказали, что оно убило вашего мужа и пыталось убить младшую дочь, расскажите об этом, — Мартынов решил на время принять ее правила игры и называть погибшую девочку “оно”, чтобы не давать Наде лишний повод впасть в истерику.

— Да что тут рассказывать… Это было через месяц после того случая на поле. Официально смерть Серёжи признали несчастным случаем. Вроде как чинил крышу да с лестницы свалился. Но я-то видела, что маленькая мразь качала стремянку. Кур оно уже додушило, смерть на вкус попробовало. Видать, на людях решило отточить умения. Хихикало так мерзко в тот день… Господи… — Надя поморщилась от воспоминаний того дня. — Серёжа летел метра три. Хорошо, что умер сразу, прости боже за такие слова. Не мучился.

Женщина выпрямилась на стуле и продолжила более бесстрастным тоном, словно ослабив натяжение нервов.

— Вы, Валерий Палыч, думаете, наверное, что я или тварь, или сумасшедшая. Либо и то, и другое. Я сначала тоже о себе так думала. Как такое может быть, чтобы мать возненавидела свое дитя? Свою кровь? Ругала себя, боялась себя, но так ведь невозможно жить. Я наблюдала за этим существом с момента первой задушенной курицы. Думала, что ребенок не хотел, он гладил птичку и не рассчитал силу. А к вечеру оно перебило всех птиц. Но и тогда я оправдала дочь перед собой. Да, я ещё думала, что это мой ребенок. Но вглядываясь в ее лицо все чаще, наблюдая исподтишка, прикасаясь, беря за ручку, я окончательно поняла, что это не мое дитё. Её внешность менялась, но никто этого словно не замечал. Мордашка стала злобной, с какой-то издевательской ухмылочкой, будто оно знает что-то, чего не знаете вы, и обязательно использует это во вред. А по ночам это подползало к моей кровати, забиралось под одеяло, жалось ко мне… Я отодвигалась, как могла, но утром все равно просыпалась с этим под боком.

Надя переводила дыхание. Мартынов признался сам себе, что история хоть и дикая, излагает её женщина складно.

— Расскажите о дне убийства, — сказал он.

— К тому моменту я уже знала, с кем живу. Спасибо интернету и местным бабкам. Я долго искала что-то на эту тему и, наконец, наткнулась на истории о подменышах. Нечисть крадет некрещёного или проклятого ребенка и заменяет своим. Обычно этим занимаются лешие, полудницы, русалки. Спросила у пожилых соседок, что они знают о подменышах. Столько историй понаслушалась… Но как они были похожи на мою! Я пожелала моей малышке пропасть, а потом ее подменили на то существо. Все так, как говорится в легендах. А ещё там сказано, что подменыша надо отлупить, чтобы нечисть его забрала и вернула настоящего ребенка. Но я долго не решалась на это. Я ведь не зверь.

— День убийства, — напомнил Мартынов.

— На прошлой неделе оно решило добраться и до Вареньки. До этого я старалась не оставлять их вместе. Но одной, без помощи, это очень сложно. Тварёныш подгадал момент, когда я выскочила во двор развесить белье — буквально на пять минут. Оно закрыло дверь изнутри и искусало Вареньку. Грызло пальцы, цапнуло за щёку и — богом клянусь! — пока я выбивала щеколду, то слышала сквозь Варюшкины крики, как оно хихикает. Когда я ворвалась в дом, эта мерзость уткнула мою девочку лицом в подушку и держало, не давая дышать. И вот тогда я поняла, что пути назад нет. Под рукой оказалась бутылка подсолнечного масла — я выплеснула его на тварь и пинками загнала на кухню. Там и подожгла. Пока оно корчилось, сбегала за лопатой и била, чтобы оно скорее сдохло…

Надя закончила. Мартынов молча искал в телефоне номер знакомого психиатра.

Женщину словно осенило:

— Но ведь теперь полудница должна вернуть Верочку. Ведь должна же?

V

На входе в родное отделение Валерий Павлович столкнулся с кадровичкой Юлей, явно куда-то торопившейся.

— О, не успела прийти, уже всё, отработала? — пошутил Мартынов, пропуская девушку в дверях.

— Да нет, вернусь сейчас. Я в магазин быстренько. Там ребёнка утром привезли — на дороге нашли, чья-то потеряшка. Вот, за йогуртом бегу, покоромлю.

— Какой ещё ребёнок?

— Девочка лет четырех. Говорит, Верочкой звать. Наплакалась, бедная, маму зовет. Ладно, побежала — она есть хочет, а у нас шаром покати.

Автор: Марина Рыбалкина
https://litclubbs.ru/writers/6666-ono.html